Тяжелые воспоминания

"В 1943-м мне было около семи лет. Может, чуть больше. До сих пор не знаю, когда родился. Документы же сгорели. Да и не помню ничего до того страшного дня. Как будто кто-то взял и одним махом стер все из памяти. Даже родителей. Пытаюсь вспомнить хотя бы их лица, но не получается. В семье было четверо детей: два брата, сестра и я – самый младший. То, что произошло с Хатынью, трудно было предсказать. Все случилось неожиданно. В этот день в деревне были партизаны. Мы с отцом пошли на ток – он резал сечку, а я катался на качелях, которые папа смастерил для меня. И вдруг послышались выстрелы, несколько взрывов. Сидевший рядом на стогу сена партизан спохватился, пальнул в воздух и прокричал: "Фашисты". Отец взял меня за руку, и мы побежали домой. Вернулись, заперлись и всей семьей спустились в погребок. Но спрятаться от карателей не удалось. Сначала они просто стучали, потом выломали дверь, вывели на улицу и погнали в большой колхозный сарай. Так как наша хата стояла на самом краю с левой стороны, пришлось идти практически через всю деревню. Гитлеровцы не жалели никого. Видел, как под дулами автоматов они гнали стариков, женщин и детей. Ни один взрослый не смог спрятаться. Только троим детям – Саше Желобковичу, Володе Яскевичу и его сестре Соне – удалось скрыться", - рассказывал в интервью "Знамя юности" в 2015 году Виктор Андреевич Желобкович.

"Когда гнали, и представить не мог, что нас ждет. Как только все сельчане оказались в сарае, фашисты его заперли. Я держался возле матери, мы остались у самых дверей. А братья и сестра вместе с отцом пошли вглубь постройки. Мне было видно через щель, как каратели подносили канистры с бензином и обливали стены, подкидывали сено. Соломенная крыша вспыхнула мгновенно. Все загорелось, затрещало. Как же все кричали! Словами не передать. В дыму задыхались и плакали дети. Под напором десятков людей двери не выдержали и рухнули. В горящей одежде, охваченные ужасом, хатынцы пытались бежать, но тщетно. Фашисты хладнокровно расстреливали их из автоматов и пулеметов. Мы с мамой выскочили из сарая и попали под шквал огня. Далеко уйти не получилось, упали. От страха прижался к материнскому телу и почувствовал резкий толчок. Это была пуля, которая убила маму, а меня черканула по плечу. Я прошептал: меня ранило. Но в ответ ничего не услышал. Вокруг раздавался жуткий человеческий стон. Я лежал лицом вниз и постепенно отползал к маминым ногам, на ней уже горела одежда, а на мне начала тлеть шапка. Не помню, сколько пролежал на земле. Когда поднялся, увидел уезжающих карателей и полосу догорающих домов. Вся улица была в огне. Повсюду лежали обгоревшие тела. Кто-то еще двигался, кто-то просил пить. Но чем им тогда мог помочь семилетний пацан? Чтобы этого не видеть, хотел спрятаться, но негде. Пробыл так до утра, пока не пришли жители соседних деревень", – рассказывает тяжелые факты из своей жизни Виктор Желобкович. "В армии у меня "появился" день рождения – 7 ноября. Командир вписал в личное дело в честь праздника. До этого значилась просто вторая половина 1934 года", - отмечает житель Хатыни.

В живых после трагических событий 22 марта остался и 12-летний Антон Барановский. Он был ранен в ногу разрывной пулей, гитлеровцы приняли его за мертвого, что и спасло жизнь ребенку. Обгоревших, израненных Антона Барановского и Витю Желобковича подобрали и выходили жители соседних деревень. После войны дети воспитывались в детском доме г.п. Плещеницы. Антон Барановский позднее жил в Минске, трагически погиб в 1969 году.